15 октября 2022 г
Коллоквиум трех семинаров
Доклад
Е. В. Лейко, психолог
В своем докладе я хочу представить этап нашей работы по изучению психоаналитической литературы, которую мы с коллегами проводим на семинаре ”Сновидение. Кадр. Процесс.” под руководством Жанны Викторовны Кошелевой.
В предыдущем году (2020-21гг) наша работа на семинаре была больше сосредоточена на статьях о кадре и его работе, на понятии ”рамки”, на работе ”внутри-снаружи” психоаналитического кадра и связанных с ними феноменах, а также на понятиях ”регредиентности” и ”изобразимости”. Итоги той работы семинара представила в своем докладе Екатерина Борисовна Степанова на нашей конференции осенью 2021 года, подробно описав нашу работу с текстами З.Фрейда, А.Грина и супругов Ботелла.
А в прошедший учебный год (2021-22 гг, и это был 8-й год работы семинара) мы перешли к изучению работ, посвященным сновидению, и погрузились в чтение статьи А.Грина ”Le concept de limite” из его книги ”La folie privèe”, при этом отмечу, что, благодаря нашим коллегам, которые ее перевели, мы читали ее на русском языке.
Что касается сновидений, то мы взяли для изучения четыре ярких работы из сборника ”Современная теория сновидений” под редакцией С.Фландерс, который был издан на русском языке в 1999 году и который содержит статьи, изданные с 60-х до 90-х годов 20-го века и написанные авторами из разных аналитических школ. Все статьи уходят корнями в работы З.Фрейда, но каждый автор пытается отразить некое новое понимание значения и роли сновидений в клинической практике конца 20 века, когда психоанализ уже не приравнивался к методике интерпретации сновидений, а фокусом анализа уже было не сновидение, а сам сновидец и процессы, происходящие с ним.
Перваястатья из сборника о сновидениях, которую мы изучали – этостатья М.Кана ”Психология сновидений и развитие психоаналитического метода”, котораябыланаписана в 1962 году, когда аналитики уже накопили достаточный опыт работы с пациентами, неспособными воспользоваться лечением классическим психоанализом, т.к. в процессе лечения у них происходило регрессивное смешение и стирание границ Я, аналитика и окружения. М.Кан говорит о том, что аналитики пытались приспособить терапию к работе с такими пациентами, но их новые техники часто противоречили друг другу, и стало понятно, что в случае пограничных пациентов аналогия состояния сна с психоанализом – невозможна.
Мы выделили в этой статье две важных идеи М.Кана, сформулированные им в ответ на новые вызовы психоаналитических реальностей: его концепцию ”хорошего сновидения” и идею ”пробуждения”, которую он развил, опираясь на идеи других авторов.
М.Кан напоминает, что З.Фрейд, воссоздав все важные элементы ситуации сновидца в условиях психоанализа, пояснял, что человек в бодрствующем состоянии может ”повторно пережить” неосознаваемое психическое неблагополучие только при наличии другого человека, который предоставляет себя в качестве объекта и обеспечивает пациенту поддержку силами своего Эго.
Выдвинутая М.Каном идея заключается в том, что З.Фрейд воссоздал атмосферу, которая соответствует внутрипсихическому состоянию сновидца, которое, в свою очередь, способствует ”хорошему сновидению”. Это такое сновидение, которое, с одной стороны, способно поддерживать само состояние сна, т.к. включает бессознательное желание, и, с другой стороны, оно доступно для Эго в качестве психического переживания после пробуждения. Т.е. ”хорошее сновидение” облегчает и интрапсихическую коммуникацию, и психоаналитическую работу. Саму способность человека видеть такое ”хорошее сновидение” М.Кан называет мерой психической дееспособности человека и подробно излагает условия для его формирования и, следовательно, для образования “хорошего психоаналитического сеанса“.
Свою идею ”пробуждения” М.Кан развивает, опираясь на идеи авторов 1940-х и 50-х годов, отмечавших, что усиленное внимание к толкованию сновидений отвлекает психоаналитиков от самого субъекта психоанализа, который является прежде всего личностью и только потом – сновидцем. Так, М.Кан приводит слова К.Левина о том, что при переходе от лечения гипнозом к психоанализу произошло преобразование самой роли терапевта – из гипнотизера, погружающего в сон, он превратился в аналитика, того, кто пробуждает. По мнению М.Кана, значимость такого преобразования роли терапевта осталась сильно недооцененной, как и тот факт, что процесс пробуждения, обусловленного сновидением, отличается от пробуждения, вызванного актуализацией переноса.
Поясняя, как аналитик берет на себя одну из функций сновидения – функцию ”пробуждения” – он описывает, как в процессе анализа аналитик помогает пациенту стать таким же открытым и восприимчивым, как в состоянии сна – к сновидениям, а в гипнотическом состоянии – к подавленному содержанию, а Эго психоаналитика берет на себя ”восстановительную” роль для психики пациента.
Т.о. в итоге М.Кан отразил изменение сути психоаналитического процесса и роли психоаналитика, показав, что если функция пробуждения – фундаментальная задача сновидения, то в психоанализе именно аналитик играет роль ”пробудителя” психического у пациента.
Три другие статьи сборника, взятые нами для чтения на семинаре, посвящены размышлениям о процессе сновидения и символических процессах в целом.
Так, статья Д.Анзье ”Пленка сновидения” является главой его книги ”Поверхностное Эго”. Сводя вместе множество предшествующих классических идей, вытекающих из работ М.Кляйн, Д.Виникотта и У.Биона, Д.Анзье проводит аналогию между ”психической оболочкой” поверхностного Эго и экраном сновидения, ”пленкой сновидения”, его визуальной оболочкой.
Исходной точкой рассуждений Д.Анзье является биологический термин «пеликула», который имеет значение пленки, тонкой мембраны. Д.Анзье выдвигает идею, что сновидение и есть пеликула, т.к. оно образует защитный экран, который окружает психику спящего и оберегает ее и от активности дневных отпечатков (ежедневные и детские неудовлетворенные желания), и от возбуждения «ночными отпечатками» (различные телесные ощущения и потребности, активные во время сна).
Д.Анзье дает характеристики этой пленки, этого защитного экрана. Она – тонкая и не разделяет внешнее и внутреннее, убирая их различия. Она – хрупкая и легко разрушается, рассеивается. Она – чувствительная и фиксирует психические образы, обычно в форме звукового видео. Она – недолговечная и существует, только пока существует сновидение. Но при этом ее наличие позволяет спящему успокоиться и регрессировать до состояния первичного нарциссизма. Эта мембрана может иметь дефекты, может засветиться, но если все хорошо, то человек поутру может проявить эту пленку, смонтировать и «показать» ее другому в виде рассказа.
Размышляя о функции ”пленки сновидения”, Д.Анзье опирается на мысли З.Фрейда о посттравматических сновидениях и их функциях для психики: залечивание нарциссической раны, восстановление нарушенной психической оболочки, ретро-контроль обстоятельств травмы и восстановление регрессировавшего принципа удовольствия. И Д.Анзье, в свою очередь, делает предположение, что происходящее в сновидениях людей, страдающих травматическими неврозами – не особый случай, а общее явление, лежащее в корне всех сновидений, а в случае травмы, это явление лишь сильнее выражено.
Д.Анзье описывает и сам механизм процесса, когда побуждение постоянно проникает за психическую оболочку, вызывая микротравмы, признаком которых служит боль, а психический аппарат ищет пути восстановления целостности своей оболочки, формируя оболочку вокруг тревоги и пленку сновидения (пелликулу). Он показывает, как работа представления перемещает разрывы в поверхностном Эго в то место, где потом может сложиться сценарий сновидения, т.е. как разрывы поверхностного Эго закрываются пленкой зрительных образов.
Д.Анзье также пересматривает связь между явным и скрытым содержанием сновидений и поясняет, как скрытое содержание сновидения образно контейнируется его явным содержанием, как, в свою очередь, явное содержание вербально контейнируется пересказом сновидения другому, а интерпретация аналитика отделяет психические слои и восстанавливает функцию расщепленного Эго как контейнера представлений.
В итоге Д.Анзье утверждает, что функция сновидения по восстановлению всех разрывов психической оболочки является жизненно важной, и именно поэтому каждый человек почти каждую ночь видит сны, а граница экрана сновидения является для психического аппарата своеобразным ”щитом” от травматического потрясения. И аналитик должен обязательно соблюдать эту границу, а если нужно, то помочь и пациенту ее провести или установить.
Х.Сегал в статье «Функция сновидений» предлагает свой взгляд на функцию сновидения в аналитической ситуации, опираясь при этом как на классическую теорию сновидений, так и на кляйнианские понятия. Она подчеркивает неоспоримую ценность работы З.Фрейда по сновидениям, открывшей для всех понимание мира сновидений и их языка, и важность его идеи о том, что сновидения – это психическая работа, с помощью которой запретное желание может найти свое удовлетворение, обходя подавляющие силы. Но при этом она обращает внимание на другие важные, по ее мнению, моменты. Так, она отмечает, что З.Фрейд не пересматривал впоследствии свою теорию сновидений с учетом конфликта между либидными и деструктивными фантазиями. К тому же в своей теории сновидений З.Фрейд предполагает Эго, которое, с одной стороны, может адекватно подавлять и осуществлять психическую работу сновидения, а с другой – оно обладает способностью к символизации.
А современные аналитики, говорит Х.Сегал, стали иметь дело с пациентами, переживания которых конкретны и вторгаются в реальность, будто нет никакого различия между психикой и внешним миром. У таких пациентов нет внутренней психической сферы, где могло бы удерживаться сновидение, а функции, от которых зависит сновидение, у них часто сильно нарушены.
Предлагая свою концепцию символического функционирования, Х.Сегал поясняет, что в психотических, пограничных и психопатических случаях сновидения характеризуются очень бедной и грубой символизацией и функционируют иначе. И сновидение у таких пациентов не может выполнить свою работу, т.к. у них складывается психотически-конкретный тип сновидной деятельности.
На богатом клиническом материале Х.Сегал показывает злоупотребление функцией сновидения в анализе со стороны тревожных пограничных пациентов, которые борются с психотическими элементами своих личностей. И тогда сновидение для них становится конкретным объектом, который требует своего исключения и который непригоден для психоаналитической интеграции. Такой пациент может использовать сновидения для избавления от своих чувств или от той части психики, которая причиняет боль, т.е. он превращает их в сновидение и таким образом очищает от них свою психику.
Он избавляется от нежелательных частей «Я» и объектов, используя сновидения для проективной идентификации или засыпая аналитика сновидениями, которые пагубны для аналитических отношений.
В таких случаях, делает вывод Х.Сегал, аналитику следует обращать внимание не столько на содержание сновидений этих пациентов, сколько на их форму и функцию в психоаналитическом процессе, т.к. именно форма и функция сновидений таких пациентов отражают нарушения в функционировании их Эго.
Заключительная статья о сновидениях, которую мы обсуждали на семинаре – статья
Ж.Б. Понталиса ”Сновидение как объект”, в которой автор отталкивается от идеи, что З.Фрейд в своей работе бесповоротно связал сновидение и его интерпретацию, проигнорировав, в какой-то степени сновидение как субъективное переживание самого сновидца и интерсубъективное переживание в терапии. З.Фрейда интересовали механизмы сновидения и конечный продукт – сновидение, выраженное словами, и он не изучал как таковую способность человека иметь сны.
Ж.Б. Понталис считает, что т.о. у Фрейда сновидение, наблюдаемое в образах, трансформировавшись затем в сновидение, выраженное словами и получившее окончательный статус с помощью интерпретации, теряет что-то важное. Поэтому он возвращается к ситуации, которая разворачивается ДО толкования сновидения, чтобы изучить то, что З.Фрейд оставлял в стороне.
Как и другие авторы, Ж.Б. Понталис упоминает о том, что к 70-м годам 20-го века отношение аналитиков к сновидению явно изменилось, и уже признано, что пока не будет понята функция сновидения в аналитическом процессе, и пока не будет определено место сновидения в субъективной топографии, любая интерпретация послания сновидения будет неэффективной и даже усложнит представления об объекте, который так и останется камнем преткновения между аналитиком и пациентом. Но при этом на практике
Ж.Б. Понталис отмечает две противоположных тенденции отношения к сновидению: оно обладает особым языком, и оно ничем не отличается от других составляющих психоаналитического сеанса.
Ж.Б. Понталис, предложив различать сновидение как объект, сновидение как место и сновидение как сообщение, утверждает, что если рассматривать сновидение как объект, то функция сновидения у разных людей различается, и для современного аналитика она уже другая, чем она была для З.Фрейда.
И сама патология пациента раскрывается именно в “использовании” сновидения, а не в его содержании.
Гипотеза Ж.Б. Понталиса заключается в том, что первоначально процесс сновидения связан с матерью, т.к. само сновидение – это усилие сновидца сохранить неделимую целостность, поддержать невозможное единение с матерью, вернуться в пространство, предшествующее времени. При этом каждое сновидение связано с материнским телом настолько, насколько оно является объектом анализа, т.к. если сновидение по своей сути нечто материнское, то его интерпретация имеет отцовскую природу, т.к. она вводит законы О бессмыссленном и В бессмыссленном. При этом слова аналитика проникают в тело сновидения, которое само по себе является проникающим.
Вот почему аналитику следует сосредоточиться на понимании клинического значения сновидения и затем уже его интерпретации, чтобы она не была ошибочно использована в процессе лечения.
Таким образом, во всех четырех статьях о сновидениях, которые мы обсуждали на семинаре, легко увидеть, что причина, которая заставила психоаналитиков вновь заинтересоваться различными аспектами сновидений – большое количество пограничных пациентов в клинической практике.
Вот и А.Грин свою статью 1976 года ”Понятие предела” также начинает словами о большой проделанной работе по осмыслению клинического опыта лечения пограничных пациентов. Но при этом, по словам А.Грина, и вопросы техники вызывают много споров, а уж в вопросах теории видны только разногласия. В связи с этим А.Грин считает нужным взяться за исследование самого понятия предела, т.к. считает, что за выражением ”пограничные случаи”, которое используется для характеристики определенной категории пациентов, скрывается понятие, которого он сам не находит ни в специализированных словарях, ни в текстах З.Фрейда, т.к. тот вообще не выделял категорию пограничных случаев.
Поясняя вначале семантику слова limite, А.Грин говорит о сложности перевода термина borderline с английского языка на французский. Как известно, в английском языке это слово имеет двойной смысл – в конкретном смысле оно означает линию или границу между двумя пространствами, и в более общем смысле оно означает предел, край. Но во французском языке нет одного слова, отражающего оба значения английского borderline, и поэтому А.Грин в своих рассуждениях вынужден применять 2 французских слова – frontier и limite. Это семантическое напряжение понятия вызвало смятение и нашего семинара при переводе статьи на русский язык, т.к. нам приходилось размышлять над применением русских слов – граница и предел – чтобы точно отразить смысл идей А.Грина.
Сам А.Грин, разочаровавшись чисто описательными определениями пограничных случаев, оставляющими неясными и место, и природу этих расстройств, вспоминает слова З.Фрейда, как в любой попытке установить теоретические закономерности неизбежно упрощается мир клинических феноменов, и теряются переходные формы, которых в реальности гораздо больше, чем четко разделенных. А.Грин подтверждает эту мысль З.Фрейда клиническим опытом, который ясно показывает, что грань безумия – не линия, а обширная территория, и невозможно провести отчетливое отделение безумия от не-безумия. Так и пограничные случаи, имея феномены и невроза, и психоза, располагаются не на границе, а в непознанной зоне с размытыми границами, и, представляют собой большое разнообразие, для упорядочивания которых нужны концепции, а не описания.
Свою основную гипотезу А.Грин формулирует после подробного рассмотрения трех известных подходов к пограничным состояниям – подходов З.Фрейда, М.Кляйн и Д.Винникотта. У двух последних авторов А.Грин выделяет идеи о переходных структурах, которые называются пограничными организациями Я. А З.Фрейд, по мнению А.Грина, в этом вопросе не дошел до придания своим мыслям статуса концепции, хотя и говорил о сосуществующих в психике состояниях Я, принадлежащих к разным периодам, о нечетких границах между психическими инстанциями личности и о расщеплении, которое позволяет сопоставить типы противоположных суждений.
А.Грин берет у З.Фрейда идею расщепления Я, которое, играя роль защиты Я от психоза в его борьбе против влечений и требований реальности, вызывает такое функционирование Я, которое, по мнению А.Грина, можно связать с пограничными случаями. Но сам З.Фрейд не дает разъяснений, и роль объекта в возникновении расщепления остается неясной.
Тогда А.Грин обращается к небольшой работе З.Фрейда ”Отрицание”, чтобы предложить концепции процессуальности и психической работы внутри-снаружи. Он представляет идеи З.Фрейда в виде схемы из 2 линий – вертикальной и горизонтальной. С одной стороны от вертикальной линии он располагает внешнюю реальность, с другой стороны – внутреннюю реальность. Горизонтальная линия, в свою очередь, разделяет внутреннюю реальность на область сознания и область бессознательно вытесненного – единственно подлинную психическую реальность, в которой аффекты, связанные с удовольствием-неудовольствием, меняются местами и поэтому противостоят сознательным аффектам и репрезентациям.
С помощью этой схемы А.Грин поясняет, с одной стороны, откуда возможно установление соответствия между сознанием и реальностью, а с другой стороны – откуда возникает конфликт между бессознательным и сознанием, и между бессознательным и внешним миром.
Он также останавливается на другой важной идее З.Фрейда в этой работе: о функции суждения Я как интеллектуального действия, которое, будучи связано с влечением, должно вынести решение о реальности и в итоге дать вердикт: есть объект или нет. (Я способно обрабатывать не только влечения, но также сопоставлять типы противоположных суждений)
Для объяснения понятия предела А.Грин возвращается к определению самого фундаментального фрейдовского понятия – понятия влечения, которое З.Фрейд сам представляет как понятие-предел между психическим и соматическим. Ссылаясь на факт, что в итоге, нигде нет четкого расщепления: ни внутри влечения между телом и психизмом, ни внутри психического аппарата, в пространстве и во времени, А.Грин предлагает свою идею: в норме как в патологии рассматриватьпредел как движущуюся и колеблющуюся границу. Причем само понятие предела нужно формулировать не в терминах образной репрезентации, а в терминах процесса трансформации энергии и символизации (силы и значения). И в итоге, А,Грин предполагает, что понятие предела – возможно, самое фундаментальное в современном психоанализе, т.к. оно дает основание для построения концептуальной модели пограничных случаев.
Также, опираясь на фрейдовскую концепцию влечения, А.Грин делает предположение, что гипотетическими пределами бессознательного психического поля являются сома и акт, которые имеют разную природу и являются двумя крайностями влечения: сома – место происхождения влечения, а акт (агирование) – цель влечения. А фундаментальной функцией самого психического поля, по мнению А.Грина, является репрезентация в самом широком понимании этого термина, как одновременная репрезентация и внешнего, и внутреннего мира. Именно через репрезентацию объект влияет на психическое поле, т.к. формирование Я ребенка происходит в противоречивом процессе удовлетворения его потребностей со стороны матери и неизбежно вызывает у ребенка фрустрации и разочарования, которые требуется психически переработать.
А.Грин выдвигает гипотезу о том, что психической сферой, находящейся под двойным влиянием (давлениемвлечения и влиянием объекта через репрезентацию), управляют два фундаментальных механизма: расщепление и депрессия, причем расщепление действует на внутренней стороне психической сферы, а депрессия – механизм, направленный вовнутрь.
А последствиями действия этих двух фундаментальных механизмов в психическом поле и являются два полюса в психике: дезинвестиция и проективная идентификация.
А.Грин подробно описывает работу этих механизмов и клинические проявления их действия в пограничных случаях.
Расщепление, по мнению А.Грина, всегда действует между психеей и сомой, т.е. между телесными ощущениями и аффектами, и является способом психики избежать перегрузки и поглощения невыносимым напряжением из-за противоречивых отношений с объектом. Но эта разделяющая функция психики должна быть согласована с функцией восстановления взаимодействия между расщепленными элементами, и эта трансформация расщепления происходит, благодаря контейнирующему объекту. Но в тяжелых случаях возникает радикальное расщепление, которое сильно нарушает или совсем разрушает связи между частями психики, и вместо того, чтобы быть только ограничением нагрузки, оно приводит к разрушению важных частей Я.
А.Грин подчеркивает, что расщепление в пограничных случаях уникально, т.к. развивается одновременно на двух уровнях: между психическим и непсихическим (сома и внешний мир), и внутри психической сферы.
Расщепление между внутри и снаружи образует оболочку для улучшения контуров «Я», но сами границы Я слишком непрочные и не работают как защитные барьеры. И тогда изменчивость границ «Я» не ощущается как обогащение опытом в соответствии с ситуацией, а приводит к повышению тревоги и реагированию на нее по типу приливов и отливов, чтобы защититься от дезинтеграции и истощения.
Расщепление внутри психической сферы и приводит к появлению изолированных ядер, относительно структурированных, но не связанных между собой и разделенных пустотой. В таком «Я», сформированном из изолятов, и названном А.Грином вслед за М. Де М`Юзаном архипелагом, нет связанности, т.к. в нем сосуществуют противоречащие друг другу мысли, аффекты, фантазмы, и соседствуют данные, соответствующие принципам реальности и удовольствия-неудовольствия, но без преимущества одного над другим.
В рамках этой гипотезы А.Грин также показывает, что описанный М.Кляйн механизм проекции и его следствия – проективной идентификации, рассматриваемой ею как фундаментальный защитный механизм, являются лишь одним полюсом психики и результатом действия одного базового механизма психического поля – расщепления. И уже следствием механизма проективной идентификации, в свою очередь, является то, что при возвращении вытесненного расщепленные части возвращаются, обладая интрузивным преследующим качеством, принося ощущение угрозы аннигиляции.
Описывая первичную депрессию – другой базовый механизм, действующий в психическом поле – А.Грин использует этот термин в смысле радикальной дезинвестиции, порождающей «слепые» белые состояния мышления, без всякой аффективной составляющей типа боли или страдания. Клинически этот механизм проявляется, с одной стороны, как неспособность мыслить и представлять (репрезентировать) и как ощущение пустоты в голове, а, с другой стороны, как длительные периоды бессилия и заторможенности с единственными аффектами – нескончаемые слезы и бесконечное отчаяние.
Описывая различия между расщеплением и вытеснением, А.Грин высказывает свои идеи о форме мышления в пограничных случаях и показывает, что из-за разрушения связей вследствие расщепления мышление пограничного пациента функционирует особым способом, и это не функционирование по модели первичных процессов с помощью простой регрессии, а результат деструктивной перверсии первичного процесса.
А касаясь вопроса о сновидениях, А.Грин соглашается с другими авторами в том, что в лечении пограничных пациентов анализ сновидений часто непродуктивен, т.к. эти сны не созданы психическим аппаратом для выражения осуществления желания, а, чаще всего, служат функции эвакуации для разгрузки психического аппарата от болезненных возбуждений. И тогда самое важное – не латентное содержание сновидения, а сам по себе опыт сновидения, как показал М. Кан, о чем я упоминала в начале доклада.
Т.о. подробное обсуждение в рамках семинара этой работы А.Грина, в которой он в итоге охватывает все феномены, которые встречаются в пограничном пространстве, позволило нам связать эту его концепцию пограничного функционирования с его же концепцией кадра, и почувствовать важность поддержания кадра в работе с пограничными пациентами.
Ведь кадр как рамка, задающая работу внутри–снаружи, и как посредник между психикой психоаналитика и психикой таких пациентов становится условием и местом для создания переходного пространства, которое помогает пограничному пациенту выдерживать неопределенность и противоречивость, и в котором в процессе дальнейшей работы будут построены границы его психической сферы.