Особенности психопатологии подросткового возраста. Психоаналитическая психодрама: новый терапевтический подход

Обзор
В.А. Потапова1, Л.М. Аскерова-Чалиева2, А.Г. Карнаухова

1 ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского» Минздрава России, Москва, Россия

2 Институт дополнительного образования ФГБОУ ВО «Российский государственный гуманитарный университет», Москва, Россия

В данном обзоре рассматриваются возможности и преимущества применения метода психоаналитической психодрамы в терапии психических расстройств подросткового возраста. Согласно современным психоаналитическим представлениям, в основе формирования подростковых психозов лежат неразрешенные процессы сепарации с первичным материнским объектом. Описываются техника и процесс организации психоаналитической психодрамы. Для демонстрации терапевтического потенциала и возможностей данного метода представляется случай психодраматической работы с девушкой-подростком 15 лет.

Ключевые слова: психоаналитическая психодрама, подростковый психоз, симбиотические отношения, репрезентация, сепарация, процесс сепарации, нарциссизм.

Особенности подросткового периода в нормальных и психотических структурах

         Подростковый возраст является особой фазой психосексуального развития личности, в результате которой происходят завершение  процесса психического разделения с первичными объектами, преодоление конфликтов предыдущих фаз развития и организация влечений под приматом генитальности с окончательной полоролевой идентификацией [1].

Формирование психотических структур у подростков, с психоаналитической точки зрения, обусловлено фиксацией на симбиотических отношениях с первичным объектом [2-5]. Отсутствие сепарации с матерью детерминировано исключенностью из психики подростка отца (Третьего), символически связанного с установлением правил, запретов и морали. Симбиотические отношения остаются инцестуозными, в них правит нарциссическое соблазнение, отрицаются Эдиповы желания и запрет, а всемогущество замещает принцип реальности [5, 6]. Подростковый кризис в данных структурах приводит не к наполнению и развитию психического пространства, а к его коллапсу [7, 8] и обеднению, дефантазматизации психики, то есть к лишению ее образов и репрезентаций. Современный патоморфоз, с точки зрения психоаналитика, характеризуется превалированием аддиктивных патологий, вялотекущей шизофрении и “белого психоза” (Андре Грин) [9-11].

Подросток с описанной симптоматикой стремится искать защиту от слишком «горячих» влечений и симбиотических объектных связей с помощью их прогрессирующего дезинвестирования. Согласно Полю-Клоду Ракамье, в данных случаях место фантазмирования занимает отреагирование [12]. Филипп Жамме описал варианты такого заместительного отреагирования в поведении и в форме бредовых конструкций, при которых происходит замещение и вынесение внутреннего конфликта наружу [13]. Также может иметь место паразитирование на другом объекте через примитивные защитные механизмы по типу проекции и проективной идентификации. Выбор формы агирования (зависимости, суицидальное поведение, ментальная анорексия и булимия, уход в себя) зависит от предрасполагающих факторов истории субъекта, особенностей личности и семейного окружения. Вместе с тем вне зависимости от формы и сопутствующих невротических частей, здесь нет симптома, подобного невротическому, который служил бы репрезентацией бессознательных желаний и свидетельствовал о наличии инвестированного в бессознательном объекта. Напротив, в случаях агирования речь всегда идет о замещении объекта внешним поведением (аддикции, уход в себя и т.п.), которое служит цели тотально дезинвестировать психический объект и заместить его внешним поведением. Агирование не несет символического значения, а формирует псевдообъект, замещающий живой автономный объект и его репрезентации. Поскольку это замещение не бывает полным, то часть бессознательных репрезентаций контринвестируется через поведение (агирование) и остается отрезанной от связей с Эго, что приводит к его раздвоению или расщеплению. Таким субъектам свойственна слабая психическая и ассоциативная активность, за которую нередко ошибочно принимают интеллектуальную гибкость. Однако за движением мысли этих пациентов стоит не реальный ассоциативный процесс, а интеллектуальный, полный разрывов и направленный на избегание ассоциативных связей. Для таких пациентов специфичен двойной оборот влечений, направляющий влечения обратно к субъекту, что не позволяет регулировать отношения с объектами во внешнем мире. Внутренний мир контринвестируется внешней реальностью, что поддерживает ригидные границы внутри/снаружи и неизменную идентичность субъекта. Защитные механизмы проекции и интроекции развиты слабо. Более активны механизмы нарциссической идентификации, зеркальных отношений и проективной идентификации (чаще в форме проективной редупликации). Психотическая структура личности служит препятствием для разрешения конфликта подросткового возраста, поскольку она удерживает симбиотические отношения с объектом, мешает движению в сторону жизни и завершению эдипального вектора развития. Непростая работа по созданию психического пространства и развитию процессов символизации и фантазмирования у таких подростков ведется, в частности, с помощью метода индивидуальной психоаналитической психодрамы [2, 14]. При психодинамической терапии взращиваются глубокие и межличностные отношения, в течение которых раскрываются и анализируются внутри- и межличностные процессы. Переживаемый вновь неудовлетворительный ранний опыт позволяет исследовать и прорабатывать конфликты, лежащие в основе симптомов, и достичь инсайта. Цель - реинтеграция и изменение личностного функционирования в направлении большей целостности и зрелости [14].

Применение метода индивидуальной психоаналитической психодрамы в работе с подростками с психотической структурой

В индивидуальной психоаналитической психодраме участвуют сам пациент, ведущий, являющийся гарантом кадра и терапевтического процесса, а также ко-терапевты (из коллег-психотерапевтов). В Россию данный метод был привезен в 1999 г. психоаналитиком Викторией Анатольевной Потаповой [14].

Психодраматическая группа дает возможность поддерживать нарциссическую целостность пациента (одновременно материализуя для него границы) и представить модель его психического функционирования, воспроизводя конфигурацию отсеченного внутреннего конфликта [15]. Группа позволяет также актуализировать присущие таким пациентам защиты по типу расщепления и проекции, давая возможность представить репрезентации внутренних частичных объектов, увидеть застывший, не выраженный в психике конфликт через игру участников. 

Динамическая проработка сценариев в сеансах позволяет интегрировать и контейнировать описанные психические процессы, перевести конфликт из внешнего во внутренний и найти новые, более адаптивные идентификации.

Одновременное присутствие нескольких ко-терапевтов способствует созданию “фрагментированного переноса”, то есть распределению переноса между отдельными участниками, которые могут выполнять роли различных сторон личности пациента, его аффектов, влечений и проекций. Работа группы способствует одновременно снижению концентрации влечения на одном объекте и избеганию страха потери объекта. Ведущий, частично освобожденный таким образом от груза проекций, служит медиатором процесса и гарантом нарциссической сохранности  Я  пациента, способствует развитию его наблюдающих и аналитических способностей на этапах обсуждения игры,  развивая  тем  самым  эгодистонную  позицию пациента.         

Психодраматическая игра позволяет создать переходное пространство, о важности которого для развития психики ребенка писал Дональд Вудс Винникотт [16]. Для пациентов, обладающих ограниченными способностями к фантазированию и ментализации, чья психика пребывает в состоянии коллапса, игра в группе служит своего рода переходным объектом, который они одновременно создают и могут обнаружить. Здесь также представлена возможность фантазирования в присутствии Другого, подобно игре в присутствии матери  (согласно Д. Винникотту).

Психодраматический сеанс включает три основных акта. Сначала пациент выступает в роли сценариста, задавая сюжет для игры. Иногда при этом он действует с опорой на ведущего, который может помочь облечь предъявляемый конфликт в некую сцену, что особенно важно при выраженных сложностях в коммуникации и символизации. Затем пациент принимает на себя роль режиссера, выбирающего актеров из ко-терапевтов, благодаря чему создаются объектные инвестиции и прослеживаются переносные реакции на участников. Ведущий же может отмечать (а иногда и интерпретировать) повторные выборы, сопротивления выбору, наличие или отсутствие соответствий, например, пола или возраста персонажа и выбранного на его роль ко-терапевта. Наконец, субъект сам участвует в сценке в роли одного из персонажей и таким образом оказывается внутри игрового, то есть фантазматического, отличного от реального, пространства. Это дает возможность проработать и динамически изменить дискордантный персонаж, ригидные защиты или отношения с объектом в нормоструктурирующем направлении. Пациент получает возможность проигрывать тот мир фантазмов (называемый П.-К. Ракамье фантазм-нефантазм), при котором ребенок не может развивать свои фантазии [3, 4]. Также могут быть выражены вовне и проиграны отношения пациента с объектами, конфликты и защиты, что способствует их контейнированию, позволяет идентифицироваться с различными сторонами конфликта с последующей их интроекцией и интернализацией во внутреннее психическое пространство.

Таким образом, психодраматическая игра способствует развитию отношений и благоприятствует переходу от внешнего примата перцепции к развитию внутреннего фантазматического мира, улучшению способностей ментализации и символизации.

Клинический случай применения метода психоаналитической психодрамы в работе с подростком

Пациентка С. (подросток 15-ти лет) проходит психотерапевтическое лечение с помощью метода психоаналитической психодрамы в течение года. На момент обращения в анамнезе у девочки было две попытки суицида с демонстративным компонентом. Многолетнее медикаментозное лечение с применением нейролептиков, психокорректоров и сеансы (несколько раз в неделю) когнитивно-поведенческой терапии не принесли желаемого результата. Пациентка сменила несколько школ. Ее школьная жизнь была наполнена конфликтами с одноклассниками и учителями, демонстративным, провокационным поведением, нарушением школьного порядка, драками, обвинениями в воровстве.

На первой семейной консультации в поведении у С. наблюдалась психическая расторможенность, гебоидные проявления, психо-эмоциональная нестабильность, скандированная речь с элементами соскальзывания, выпадение из временнóго контекста, быстрое эмоциональное истощение, неуважение к правилам, вызывавшие полную растерянность и беспомощность родителей.

Описанные проявления усиливались особенностью семейной ситуации, явившейся триггером утяжеления состоянии при вхождении в подростковый кризис, который пошел по патологическому сценарию. В частности, имеется в виду первертное девиантное поведение дома и в социуме. В семье царила атмосфера недоговоренности, непроясненности; было не совсем понятно, как супружеская пара (родители) функционировала, какие чувства и взаимоотношения их связывали. Складывалось ощущение пустоты, разрывов в коммуникации и вопросов, витающих в воздухе, которые невозможно задать и некого спросить. На момент обращения к психоаналитику родители девочки подошли к принятию решения о разводе и проживали раздельно. Возникало впечатление, что отношения родителей друг к другу всегда были запутанными и сложными, а все детство пациентки сопровождалось эмоциональной холодностью и недоступностью матери, ее депрессией. Отец же заменил свое отсутствие в жизни дочери безотказностью в материальном обеспечении ее лечения. Это лечение давало девочке статус особой эксклюзивности, она демонстративно подчеркивала свой психиатрический профиль и даже бравировала им. После каждой из попыток суицида она лежала в коммерческой клинике, которую оплачивал отец.

На первом этапе работы (уже при знакомстве с психодраматической группой) появились первертные сценарии, где очевидно выходили на первый план отрицание разницы полов, нарушения гендерного и полоролевого выбора. Мы наблюдали маниакальные формы защит по типу переворачивания: мужской персонаж играл женский, Золушка похищала принцессу, приезжая на танке вместо кареты и т.д. Она «стирала из памяти» предыдущие сеансы, обесценивала группу и свою работу. Таким предстал ее первый персонаж Синди: первертной, перевозбужденной и всемогущей фигурой. Она атаковала метод, правила и рамки работы, ко-терапевтов, но вместе с тем мы видели ее страдания, попытки создать объект и запрос на помощь. Перед психодраматической группой вставала сложная задача по формированию «кадра» работы, процессов связывания и развязывания влечений, созданию внутрипсихического барьера защиты от перевозбуждения.

Несмотря на пугающие сценарии первых сессий, психическая работа девочки началась. С ведущей был установлен контакт; можно сказать, что «встреча с объектом» состоялась. Терапевтический альянс стал возможен, а следовательно, были созданы условия для развития терапевтического процесса.

В последующем появилась новая героиня – Золушка, в рваном материнском платье, которое разваливалось на куски, его невозможно было собрать и сохранить (как аналог психотического распада Я на части). Затем, как защита от этой дезинтеграции, появилась перверсия. Золушка в короне и на танке похитила принцессу из замка, оставив в виде пауков мачеху и ее детей. Сцена была окрашена перевозбуждением, ощущением захвата и деструкции. Представленная на сеансах картина отражала внутрипсихическое функционирование пациентки, ее дезинтегрированные части психики и влечений. Однако возможности психодраматической техники позволили взять под контроль рамок сеанса и интегрировать разрозненные бета-элементы посредством альфа-функции (Уилфред Рупрехт Бион) [17, 18], выражавшейся в комплиментарной работе ко-терапевтов и интерпретативной работе ведущего.

Таким образом, первертные сценарии достаточно быстро прекратились, а на их месте появилась сублимационная активность через попытки представить и изобразить происходящее в своей внутрипсихической картине в рамках группового пространства: девочка стала рисовать. На втором этапе то, о чем бывает сложно сказать, стало появляться в рисунках.

Нечто очень детское и неоформленное, беззащитная часть пациентки была представлена рисунком крысы, похожей на эмбрион. Когда девочка рисовала ее, она пела грустную песню, и несмотря на нежную мелодию, у группы возникло ощущение сцены из фильма ужасов. То, что разворачивалось на сеансе, было похоже на аутоуспокоительные действия одинокого ребенка в связи с отсутствием первичного (материнского) опорного объекта. При этом, в отличие от мании и перевозбуждения первых сеансов, появились чувство ужаса и ощущение смерти. Стала проявляться хаотичность внутреннего мира девочки – мира, в котором нет ни матери, ни отца, ни времени, а есть только распыление и фрагментация психической структуры. Это хорошо проиллюстрировали последующие сеансы. Психическая дезинтеграция С. отражалась в «какофонии» рисунков, где были звездочки, сердечки, спирали, нотные знаки, петли, знаки бесконечности  (рис. 1).

Рисунок 1. «Какофония» рисунков.

Рисунок 1. «Какофония» рисунков.

Чаще всего в центре сюжета был глаз, а в итоге все разрозненные элементы объединились под знаком скрипичного ключа. Это дало возможность организоваться целостному музыкальному объекту, которым выступал материнский голос, дающий младенцу возможность психического контейнирования и связывания.

На одном из сеансов С. рассказала о подруге, которая неоднократно делала аборты, и для которой планы на каникулы состояли в том, чтобы «не залететь» (не забеременеть). На сеансе появился рисунок: демон Бофамет и большое красное сердце (рис. 2).

Рисунок 2. «Красное и черное».

Рисунок 2. «Красное и черное».

Ведущая объединила в этом рисунке изображения сердца и дьявола как символы жизни и смерти, упоминая роман «Красное и черное», что отсылало к вопросу способности связывания и развязывания влечений. Возникло ощущение того, что С. была готова на все, чтобы получить любовь и внимание, совершенно не осознавая, что с ней происходило. В данном контексте «залететь» отражало и потерю границ, и желание вновь войти в симбиотические отношения с объектом [19], находясь в поле желания Другого. Не имея способности связать влечения в более зрелых символизированных формах, она использовала возможность дренировать свои неинтегрированные влечения и одновременно искала опору через сексуализацию и телесный контакт. Ставшая навязчивой на этом этапе тема «не залететь» отражала межпоколенческие секреты семейной истории. Как считает сама пациентка, она родилась, потому что ее мать «залетела». Отношения в родительской паре не складывались, а в момент угрозы расставания появлялись дети (пациентка из семьи трех сиблингов). Очевидно, что С. использовала эту тему для идентификации с патологическим семейным функционированием. «Залететь» (как возможность симбиотического связывания перед угрозой сепарации с объектом) – процесс, отражавший работу подросткового возраста. Пациенты с психотическими структурами переживают сепарацию как смерть в буквальном, а не фантазийном смысле (согласно концепции П.-К. Ракамье) [3, 4, 12].

Пациентка активно использовала группу и свою работу в ней, а также обсуждения с ведущей для освоения процессов связывания, работы символизации, понимания своей внутренней картины мира, формирования более зрелых жизненных сценариев (отражающих процесс взросления), в большей степени принимая правила и запреты с помощью идентификации с нормоструктурирующей функцией, предлагаемой группой.

Ярким примером явился сеанс, отразивший работу данного периода, когда пациентка сама активно предложила своего рода игру: «Догадайся и пойми меня!», где в предлагаемых зашифрованных знаках терапевт должна была отгадать адресованное ей послание. С. говорила, что всегда хотела изучить секретный "ведьмин" язык. С помощью символов она стала изображать свое имя, имя ведущей, а затем и имя своего молодого человека (рис. 3).

Рисунок 3. «Ведьмин язык».

Рисунок 3. «Ведьмин язык».

Ведущая угадывала слова, замечая похожие буквы, и расшифровала все послание, дав в результате интерпретацию того, что на одном листе появились рядом как имя ведущей, так и имя пациентки. «Ведьмин» язык – это язык довербальной коммуникации, который понятен лишь двоим и позволяет произвести субъектные инвестиции в объект, что дало возможность дальнейшего связывания «плохой» и «хорошей» частей объекта воедино (согласно концепции Мелани Кляйн об интеграции расщепленных частей объекта («хорошей» и «плохой») при переходе на депрессивную позицию) [20]. В сценках появились такие персонажи, как ангел и демон или две матери – живая и отстраненная. Раз за разом стала возникать тема двух материнских образов, и в одной из сценок C. «собрала» объект из двух образов - маниакальной и депрессивной матери. Появились фигуры: двойники и антагонисты. С того периода начала происходить постепенная интеграция ранее расщепленного объекта.

В настоящее время мы наблюдаем, как у  С. появляется принятие ею правил, временных и терапевтических рамок. Иными словами,  в результате проделанной психодраматической работы стала происходить интеграция запрета, присущая функции Сверх-Я, постепенно создаются условия для возможного завершения психической работы эдипального периода, характерного для нормального вектора психосексуального развития.

В заключение важно подчеркнуть, что представленный материал показывает, насколько современные психоаналитические подходы расширяют границы понимания формирования психических расстройств подросткового возраста. Психотические манифестации в данный период обусловлены сложностью, дефицитарностью контакта с первичным объектом, затруднением процессов  контейнирования, связывания перевозбуждения  матерью. Это, в свою очередь, блокирует процессы сепарации, фиксируя симбиотические отношения с объектом, что существенно ограничивает формирование внутрипсихического пространства и, следовательно, способность символизировать, репрезентировать и прорабатывать конфликты подросткового возраста. Процессы ментализации и фантазирования у таких подростков замещаются внешним отреагированием, аддиктивным или аутодеструктивным поведением, способствующим выбрасыванию вовне нерепрезентированного конфликта и дренированию несвязанных влечений.

Как мы показали на примере психодраматической работы с пациенткой-подростком, психоаналитическая психодрама является уникальным методом, позволяющим глубинное исследование психики пациентов с психотической структурой личности, их интеракций с первичными объектами и окружающей средой. Динамическая проработка сценариев в сеансах психодрамы позволяет интегрировать и контейнировать описанные психические процессы, а также обогатить психику новыми, живыми репрезентациями, найти более адаптивные идентификации, перевести конфликт из внешнего во внутренний, открывая путь к более здоровому психическому функционированию.

Сведения об авторах

Потапова Виктория Анатольевна – кандидат медицинских наук, врач-психиатр, старший научный сотрудник УМО ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского» Минздрава России, Москва, Россия; психоаналитик, член Парижского Психоаналитического Общества, член Международной Психоаналитической ассоциации, член-основатель Московского общества психоаналитиков

Индексы: РИНЦ Author ID: 571821; SPIN-код: 1353-7302; ORCID: 0000-0002-7269-4123

E-mail: Potapova.victory@gmail.com

Аскерова-Чалиева Лала Мамедали кызы* – клинический психолог, преподаватель Института дополнительного образования ФГБОУ ВО  «Российский государственный гуманитарный университет»

Индексы: ORCID: 0000-0002-6935-884X

E-mail: askerova@mail.ru

*Автор, ответственный за переписку.

Карнаухова Александра Георгиевна – клинический психолог

Индексы: ORCID: 0000-0002-55390646

E-mail: ekarnauhova@mail.ru

Информация о конфликте интересов и источнике финансирования

Авторы заявили об отсутствии конфликта интересов. Научная работа инициативная, не финансируемая.

Литература

  1. Бержере Ж. Психоаналитическая патопсихология: теория и клиника. Москва: МГУ им. М.В. Ломоносова, 2001. 400 с.
  2.  Anzieu D. Le psychodrame analytique. Chez l'enfant et l’adolescent. Paris: PUF, 2004. 256 p.
  3. Racamier P.-C. Le génie des origines. Psychanalyse et psychoses. Paris: Payot, 2002. 420 p.
  4. Racamier P.-C. L'inceste et l'incestuel. Paris: Les Edition du Collège, 1995. 254 p.
  5. Потапова В.А. «Инцестуозность» в современной психоаналитической теории и практике // Российский психиатрический журнал. 2003. № 2. С. 16-21.
  6. Потапова В.А. Психическое здоровье подростков: психодинамические и психотерапевтические аспекты: монография. Германия: Palmarium Academic Publishing, 2015. 232 с.
  7. Kestemberg E. L'identité et l'identification chez les adolescents. Problèmes théoriques et techniques // La psychiatrie de l’enfant. 1962. Vol. 5, № 2. P. 441-522.
  8. Kestemberg E. La Psychose froide. Paris: PUF, 2001. 270 p.
  9. Green A. Narcissisme de vie narcissisme de mort. Paris: Les Edition de Minuit, 1983. 314 p.
  10.  Green A. La folie privée. Psychanalyse des cas-limites. Paris, Gallimard, 1990. 410 p.
  11.  Грин А. Работа негатива. Психоаналитическая работа, фокусированная на концепте негатива. Пер. с фр. Киев: Издательство Ростислава Бурлаки, 2020. 488 с.
  12.  Racamier P.-C. Les schizophrènes. Paris: Payot, 2001. 256 p.
  13.  Jeammet Ph. Les conduites addictives: un pansement pour la psyché // Les addictions, sous la direction de S. Le Poulichet. Paris: PUF, 2000. P. 93-108.
  14.  Психоаналитическая психодрама в работе с детьми и подростками / Под общей редакцией Потаповой В.А. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2004. 160 c.
  15.  Ведение психоаналитической психодрамы у подростков, страдающих психическими расстройствами: Методические рекомендации / Потапова В.А., Портнова А.А., Зуева Ж.В., Насруллаев Ф.С. М.: Редакционно-издательский отдел ФГБУ «НМИЦ ПН им. В.П. Сербского» Минздрава России, 2017. 22 с.
  16.  Винникотт Д.В. Игра и реальность. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2002. 288 с.
  17.  Бион У.Р. Научение через опыт переживания. Пер. с англ. М.: Когито-центр, 2008. 128 с.
  18.  Бион У.Р. Нападение на связь. Пер. с англ. З. Баблоян // Журнал практической психологии и психоанализа. 2008. №1. Электронный ресурс. URL: https://psyjournal.ru/articles/napadeniya-na-svyaz?ysclid=lam7sf9772537074719 (дата обращения: 16.12.2022).
  19.  Mahler M.S. A Study of the separation-individuation process and its possible application to borderline phenomena in the psychoanalytic situation // Psychoanalytic Study of the Child. 1971. № 26. P. 403-424.
  20.  Кляйн М. Психоаналитические труды в 6 т. / Мелани Кляйн. Пер. с англ. и нем. / Т. 6: «Зависть и благодарность» и другие работы 1955-1963 гг. // Ижевск: ERGO, 2007. 318 с.

Review

V.A. Potapova1, L.M. Askerova-Chalieva2, A.G. Karnaukhova

The Specifics of Adolescent Psychopathology. Psychoanalytic Psychodrama: a New Therapeutic Approach

1 V. Serbsky National Medical Research Centre for Psychiatry and Narcology, Moscow, Russia

2 Institute of Supplementary Education of Russian State University for the Humanities, Moscow, Russia

The article deals with opportunities and benefits of applying the method of psychoanalytic psychodrama in the treatment of mental disorders in adolescence. According to contemporary psychoanalytic views, unresolved separation processes with a primary maternal object are the basis of the formation of adolescent psychosis. The technique and the process of organizing psychoanalytic psychodrama are described. The case of psychodramatic treatment of a 15 years old girl is presented to illustrate the therapeutic potential and benefits of this method.

Key words: psychoanalytic psychodrama, adolescent psychosis, symbiotic relationship, psychic representation, separation, separation process, narcissism.

About the authors

Potapova Victoriya Anatolievna – PhD in Medicine, Psychiatrist, Senior Researcher et Academic Department of V. Serbsky National Medical Research Centre for Psychiatry and Narcology, Moscow, Russia; Psychoanalyst, Member of Paris Psychoanalytical Society, Member of International Psychoanalytic Association, Founding Member of Moscow  Psychoanalytic Society

Indices: RSCI Author ID: 571821, SPIN-code: 1353-7302; ORCID: 0000-0002-7269-4123

E-mail: Potapova.victory@gmail.com

Askerova-Chalieva Lala Mamedaly kyzy* – Clinical Psychologist, Lecturer at the Institute of Supplementary Education of Russian State University for the Humanities, Moscow, Russia

Indices: ORCID: 0000-0002-6935-884X

E-mail: askerova@mail.ru

*Corresponding author.

Karnaukhova Alexandra Georgievna – Clinical Psychologist, Moscow, Russia

Indices: ORCID: 0000-0002-55390646

E-mail: ekarnauhova@mail.ru